ень прекрасная неаполитанка, накормившая своего мужа супом, была свободна, как весенний ветер. - А что это у нее на ноге? - спрашивала Маргарита, не уставая подавать руку гостям, обогнавшим ковыляющую госпожу Тофану, - и зачем эта зелень на шее? Блеклая шея? - Я в восхищении, князь! - кричал Коровьев и в это же время шептал Маргарите: - Прекрасная шея, но с ней неприятность случилась в тюрьме. На ноге у нее, королева, испанский сапожок, а лента вот отчего: когда тюремщики узнали, что около пятисот неудачно выбранных мужей покинули Неаполь и Палермо навсегда, они сгоряча удавили госпожу Тофану в тюрьме. - Как я счастлива, черная королева, что мне выпала высокая честь, - монашески шептала Тофана, пытаясь опуститься на колено. Испанский сапог мешал ей. Коровьев и Бегемот помогли Тофане подняться. - Я рада, - ответила ей Маргарита, и в то же время подавая руку другим. Теперь по лестнице снизу вверх поднимался поток. Маргарита перестала видеть то, что делается в швейцарской. Она механически поднимала и опускала руку и, однообразно скалясь, улыбалась гостям. В воздухе на площадке уже стоял гул, из покинутых Маргаритой бальных зал, как море, слышалась музыка. - А вот это - скучная женщина, - уже не шептал, а громко говорил Коровьев, зная, что в гуле голосов его уже не расслышат, - обожает балы, все мечтает пожаловаться на свой платок. Маргарита поймала взглядом среди подымавшихся ту, на которую указывал Коровьев. Это была молодая женщина лет двадцати, необыкновенного по красоте сложения, но с какими-то беспокойными и назойливыми глазами. - Какой платок? - спросила Маргарита. - К ней камеристка приставлена, - пояснил Коровьев, - и тридц