- Он сказал, - опять закрывая глаза, ответил гость, - что благодарит и не винит за то, что у него отняли жизнь. - Кого? - глухо спросил Пилат. - Этого он, игемон, не сказал. - Не пытался ли он проповедовать что-либо в присутствии солдат? - Нет, игемон, он не был многословен на этот раз. Единственное, что он сказал, это, что в числе человеческих пороков одним из главных он считает трусость. - К чему это было сказано? - услышал гость внезапно треснувший голос. - Этого нельзя было понять. Он вообще вел себя странно, как, впрочем, и всегда. - В чем странность? - Он все время пытался заглянуть в глаза то одному, то другому из окружающих и все время улыбался какой-то растерянной улыбкой. - Больше ничего? - спросил хриплый голос. - Больше ничего. Прокуратор стукнул чашей, наливая себе вина. Осушив ее до самого дна, он заговорил: - Дело заключается в следующем: хотя мы и не можем обнаружить - в данное время, по крайней мере, - каких-либо его поклонников или последователей, тем не менее ручаться, что их совсем нет, нельзя. Гость внимательно слушал, наклонив голову. - И вот, во избежание каких-нибудь сюрпризов, - продолжал прокуратор, - я прошу вас немедленно и без всякого шума убрать с лица земли тела всех трех казненных и похоронить их в тайне и в тишине, так, чтобы о них больше не было ни слуху ни духу. - Слушаю, игемон, - сказал гость и встал, говоря: - Ввиду сложности и ответственности дела разрешите мне ехать немедленно. - Нет, присядьте еще, - сказал Пилат, жестом останавливая своего гостя, - есть еще два вопроса. Второй - ваши громадные заслуги на труднейшей работе в должности заведующего тайной службой при прокураторе